Почти десять лет работы в одном банке говорят о многом. Придя в «Райффайзенбанк» после кризиса 1998 г. и начав с должности советника по корпоративному финансированию, Павел Гурин дошел до самого верха, в прошлом году возглавив российскую «дочку» одной из крупнейших европейских банковских групп. Но почивать на лаврах не пришлось: на плечи нового председателя правления свалились проблемы очередного кризиса – обвал фондового рынка, растущие неплатежи по кредитам, убытки. Но Гурин сохраняет спокойствие. А как иначе? За ним – команда, в которой много таких же старожилов «Райффайзенбанка», как и их руководитель. Да и к проблемам Гурин относится философски: кризис закончился, но дно еще впереди, не исключает он. Утро после кризиса | Эпидемия | Общая боль | Свои пути решения | Черная метка | Ипотека не подвела | Перестраховались | Поддержка свыше | Пассивная база | Промежуточный диагноз
УТРО ПОСЛЕ КРИЗИСА
– По итогам первого квартала текущего года «Райффайзенбанк» показал убыток в размере около 1,2 млрд руб. Как Вы оцениваете такой результат банка, и с чем его связываете?– Снижение произошло за счет существенной негативной валютной переоценки и увеличения расходов на формирование резервов. Тем не менее, до налогообложения банк получил положительный результат: без учета расходов на формирование резервов и результатов валютной переоценки мы заработали на 30% больше, чем в первом квартале 2008 г. При этом следует напомнить, что банковские организации придерживаются принципа авансирования налога на прибыль, и аванс рассчитывается исходя из показателей доходности за предыдущий периоды. Наш аванс по результатам первого квартала оказался выше дохода. Отсюда и результат. Если отвлечься от технических объяснений, хочется отметить, что, исходя из условий, в которых сегодня работают российские банки и компании, сложно ожидать от них прибыли, соизмеримой с прибылью предыдущих лет. Все мы зависим от влияния экономических факторов, а они не слишком благоприятствуют сейчас положительным финансовым результатам. – Но другие банки как раз показали положительные результаты по итогам первого квартала.
– Это лишний раз подтверждает, что российская банковская система находится в хорошей форме. При этом и Банк России, и аналитики отмечали, что доходы, которые российские банки показали в первом квартале, в значительной части связаны с положительной валютной переоценкой в результате январского ослабления рубля. У «Райффайзенбанка», напротив, переоценка была отрицательной, и мы понесли убытки, которые во многом предопределили достаточно низкий уровень дохода в первом квартале.
– Почему именно у «Райффайзенбанка» валютная переоценка активов дала отрицательный результат?
– Это было вызвано двумя причинами. Во-первых, мы следовали рекомендациям Банка России по ограничению открытой валютной позиции. А, во-вторых, исторически мы всегда были банком с короткой валютной позицией. Мы привлекаем валютное финансирование от материнского банка и посредством международных синдицированных кредитов. Затем часть этих средств мы конвертируем в рубли и кредитуем клиентов уже в российской валюте. При этом мы не берем на себя валютных рисков, поскольку хеджируем их при помощи форвардных контрактов.
– То есть, для вас такой результат первого квартала был ожидаемым и прогнозируемым?
– Во многом, да. А с учетом того, что сейчас только идет процесс ухудшения качества кредитных портфелей банков и процесс формирования резервов под проблемные долги, подобный результат мы считаем совсем неплохим. – Итоги второго квартала пока подвести невозможно, но есть ли у банка какие-то прогнозы по этому вопросу?
– Естественно, мы анализируем и прогнозируем динамику наших финансовых показателей. Мы не хотим плыть по течению и стараемся управлять процессами, которые сейчас идут в банковской системе. Но, мы не озвучиваем свои прогнозы, потому что «Райффайзенбанк» является частью международной группы Raiffeisen, акции которой торгуются на публичных рынках.
ЭПИДЕМИЯ
– Вы отметили, что на российском рынке сейчас идет процесс ухудшения качества кредитных портфелей банков, роста просрочки и т.д. Как с этим обстоят дела у «Райффайзенбанка», какова доля просрочки в его кредитном портфеле? – На конец первого квартала доля просроченных корпоративных кредитов по РСБУ составляла порядка 3,5%, по розничному портфелю – чуть более 4%, что несколько ниже, чем в целом по рынку. Конечно, аналогичные цифры на конец прошлого года были совсем иными. Но, в любом случае, эти показатели достаточно далеки от тех прогнозов, которые озвучиваются сейчас различными экспертами.
– Те прогнозы, о которых вы упоминаете, даются обычно на конец текущего года.
– Да, поэтому определенные основания называть цифры в 10% или 15% просрочки по итогам года у экспертов есть, особенно если речь идет о показателях просрочки, рассчитанных по МСФО. Поправка на стандарты в данном случае важна, поскольку существует значительная разница в отражении просроченной задолженности. По российским стандартам бухгалтерского учета, в число проблемных долгов входит только та часть кредита, которая не была погашена вовремя. Международные стандарты финансовой отчетности диктуют иной подход: в плохой долг выводится весь кредит, независимо от того, какая его часть уже погашена к моменту возникновения просрочки.– Вне зависимости от того, какими стандартами руководствоваться, тенденция остается одна и та же.
– Да, и эта тенденция впечатляет. Особенно, когда речь идет о процентной оценке темпов роста просрочки – 22%, 25% в месяц. Но при этом не всегда учитывается «эффект базы»: когда ты стартуешь с нуля, любое увеличение в процентах выглядит значительным. Если исходить из уровней просрочки по РСБУ в целом по банковской системе, она остается на достаточно низком уровне. Если попытаться ее перевести в стандарты МСФО – тогда цифра может быть в 2 – 3 раза выше. При этом мы понимаем, что и та, и другая цифра – это не объемы списаний, которые банки должны будут провести в связи с невозвратами. Большинство кредитов, которые вышли на просрочку, могут быть реструктурированы, и, после реструктуризации клиенты снова смогут их обслуживать и возвращать. В условиях кризиса даже самые лучшие заемщики могут столкнуться с трудностями при обслуживании долгов. В лучшие времена компании обычно брали кредиты, которые не планировали погашать исключительно собственными средствами. Кредиты привлекались обычно на сроки, которые были короче сроков окупаемости инвестиционных проектов, исходя из того, что всегда смогут такие займы рефинансировать за счет новых кредитов. Кризис «сломал» эту практику: теперь банки стали не то чтобы консервативно, но очень осторожно оценивать риски, которые они принимают на себя при кредитовании.
ОБЩАЯ БОЛЬ
– И компаниям стало гораздо труднее перекредитовываться. – Совершенно верно. При этом показатели компаний, даже самых лучших, неизбежно ухудшились, поэтому рассчитывать на прежние условия кредитования – объемы займов, сроки их предоставления – они уже не могут. В результате им неизбежно приходится решать теперь либо вопросы, связанные с рефинансированием долгов, либо вопросы, связанные с их реструктуризацией. – Но Вы сами сказали, что рефинансирование теперь затруднено.
– Да. Зачастую для компании гораздо эффективнее договориться с банком о реструктуризации своего займа или о возобновлении кредита сразу после его погашения, чем искать нового банка-кредитора.
– Судя по тому, как развивались события в первые месяцы текущего года, банки не слишком охотно шли навстречу заемщикам в этих вопросах.
– Это естественно. Ни банки, ни компании не были готовы к такому развитию событий. Банки рассматривали, скорее, варианты юридического решения вопроса, наложения взыскания на предметы залога и т.д. Компании, со своей стороны, также были в растерянности: их до недавнего времени охотно кредитовали, уговаривали обращаться за рефинансированием, предлагали выгодные условия, – и вдруг все это резко прекратилось. Мгновенно перестроиться на новые условия не получилось ни у кого. Есть и еще один момент, который следует учитывать при анализе ситуации. Компании приходили в банки и просили о перекредитовании. Банки, естественно, требовали от них предоставить последнюю финансовую отчетность. Компании это делали, но отчетность за третий и даже четвертый кварталы прошлого года была еще совсем неплохой. Понятно, что она уже никак не отражала те процессы, которые идут в компаниях-заемщиках сейчас. Но другую отчетность компании предоставить не могли, а банки, по понятным причинам, «старые» положительные цифры не устраивали. – В чем выход? В увеличении обеспечения?
– В том числе. На сегодняшний день и у компаний, и у банков появляется более четкое понимание, насколько кризисные явления затрагивают те или иные отрасли, отдельные компании. Тем не менее, степень неопределенности в развитии российской и мировой экономик остается высокой, кредитные риски существенно выросли, и поэтому увеличение обеспечения по кредитам является необходимым, хотя и не достаточным условием возобновления кредитования или реструктуризации задолженности.
– Мартовские показатели, по которым темпы роста просрочки упали чуть ли не вдвое по сравнению с январем – февралем, – результат такой работы?
– Несомненно. Более того, я думаю, с каждым месяцем мы будем вновь и вновь видеть результаты этой работы, хотя говорить о снижении темпов роста просрочки как о сложившейся тенденции еще рано. Глядя на результаты марта, говорить, что эти цифры отражают исключительно факт достижения взаимопонимания между банками и компаниями, – лукавство. Потому, что март – не только первый месяц весны, но и последний месяц квартала: банки стремятся показать хорошую отчетность. И они смотрят, как повлияет на показатели этой отчетности применение тех или иных методов взаимодействия с заемщиками, «выходящими на просрочку». Один из возможных путей – реструктуризация кредита. Но это очень сложная работа: надо понять, какие у заемщика перспективы, что он может дать в обеспечение, что готовы сделать акционеры для поддержки бизнеса компании. Последний момент принципиально важен, потому что речь идет о взаимном движении, а не о благотворительности со стороны банка. И главное – надо понять, может ли в принципе компания работать в новых условиях, потому что сейчас некоторые бизнес-модели оказываются несостоятельными. Кредитовать предприятия, которые придерживаются их, равносильно тому, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Есть второй вариант решения проблемы – банки могут предложить компании-заемщику подписать пролонгацию кредита на месяц – полтора, а за этот период договориться о нормальной реструктуризации. При первом подходе объем просроченной задолженности увеличивается, при втором – нет. Однако надо понимать – чем больше таких «технических» реструктуризаций, тем больше может быть объем просроченных кредитов в будущем. – Вы говорили, что у прогнозов о росте просрочки к концу года до 10 – 15% есть основания. Тогда как, по Вашему мнению, следует решать проблему плохих долгов в целом по банковской системе?
– Думаю, банкам необходимо совершенствовать работу с потенциально проблемными кредитами. Каждый должен создать для этого специализированное подразделение. И это такая же работа, как и работа по выдаче кредитов, – будь то кредиты корпоративным клиентам или частным лицам. Банки доказали свою способность профессионально выдавать гигантские объемы средств. Сегодня их главная задача – научиться также эффективно находить оптимальные решения для тех заемщиков, которые сталкиваются с трудностями.
– Как сам «Райффайзенбанк» реструктурирует задолженность своих клиентов? – Наша задача – идентифицировать потенциальные проблемы до их возникновения и заранее начать обсуждать с заемщиком возможные сценарии их решения. Любая финансово-кредитная структура должна быть готова к такой работе: постоянно оценивать качество своего кредитного портфеля и выявлять те кредиты, которые могут стать сложными. Даже не проблемными, а именно сложными. И в каких-то случаях надо самим инициировать диалог о путях решения проблем с обслуживанием займов, а не ждать, когда клиенты не заплатят. Это полностью соответствует самой сути банковской деятельности. Ведь она заключается не в том, чтобы взять деньги дешево, и отдать дорого, а в постоянной оценке рисков. А оцениваются эти риски, исходя из многих факторов: предыдущей истории компании, ее текущего финансового состояния, имеющейся статистики и прогнозов, перспектив развития отрасли, в которой работает компания. Иными словами, риски можно оценить, зная прошлое компании и делая прогнозы на будущее. – Но Вы же сами сказали, что в кризисных условиях предыдущая история и банков, и заемщиков не слишком помогает. – Но помогает. Для того чтобы сейчас делать прогнозы, чтобы понять, как могут выглядеть финансовые показатели деятельности компании заемщика в будущем, необходимо вложить гораздо больше усилий и потратить гораздо больше времени и банку, и заемщику, чем раньше. Необходимо понять, какая форма обеспечения на сегодняшний день может быть наиболее приемлемой как для банка, так и для заемщика, особенно на фоне обесценения активов. Во многих случаях может потребоваться личное поручительство акционеров. В общем, речь идет о целой комбинации факторов. Сегодня банкам необходимо работать в более тесном сотрудничестве и координировать свои действия в отношении компании-должника. Ведь во многих случаях компании имеют несколько банков-кредиторов. И может сложиться ситуация, при которой заемщик договорится с нами о реструктуризации долга, но не договорится с банком, которому он обязан погасить кредит через месяц. Гарантий того, что этот банк согласится на реструктуризацию задолженности, может не быть. А если нет таких гарантий, то риски реструктуризации любого кредита многократно возрастают. – То есть банкам-кредиторам приходится сейчас договариваться друг с другом о реструктуризации долгов компаний практически на постоянной основе?– Да. Только хотел бы отметить: инициатива таких переговоров должна исходить, конечно, со стороны заемщиков. Банк не может инициировать такой диалог, если на то нет доброй воли должника. Но позиция всех банков, которые кредитуют того или иного заемщика, сейчас принципиально важна. Потому, что в нынешних условиях решить проблему реструктуризации долгов в одиночку очень трудно, если вообще возможно. Надеяться на то, что найдется госбанк, который всегда даст предприятию денег – это наивно, глупо и неправильно. – Почему у вас объем зарезервированных средств намного превышает текущий уровень просрочки. С чем это связано?
– С простым фактом: резервы создаются под кредитный портфель, и их объем связан не столько с объемом просроченной задолженности, сколько с финансовым положением компаний-заемщиков, получивших в банке кредит. Сегодня по объективным причинам финансовая устойчивость компаний снижается, и растет доля невозвратов по кредитам. А чем больше риск кредитного портфеля, тем выше должен быть уровень резервов на этот портфель. ЧЕРНАЯ МЕТКА– Расскажите подробнее о структуре вашего корпоративного портфеля: предприятия каких отраслей занимают в нем ключевые позиции, с какими отраслями сейчас избегаете работать?– У нас очень диверсифицированный корпоративный кредитный портфель. При этом отраслевая структура нашего кредитного портфеля во многом отражает структуру российской экономики. Это естественно: быть крупным банком в России и активно специализироваться только на отдельных отраслях просто невозможно. Могу сказать, что банки группы Raiffeisen не работают с предприятиями ядерной энергетики, с оборонными предприятиями и компаниями игровой индустрии. – А сейчас какие отрасли генерируют основной объем просрочки? В АСВ (Агентстве по страхованию вкладов), например, к таковым относят строительство, розничную торговлю, металлургию и пр. Насколько эти оценки совпадают с вашим опытом?
– На мой взгляд, бизнес основных розничных сетей сейчас стабилизировался, а металлургический рынок, как сегмент, в конце прошлого года был одним из первых, кто почувствовал на себе нестабильную финансовую ситуацию. Сегодня, в том числе и за счет ослабления рубля, положение металлургов на рынке улучшается. Хотя говорить о полной стабилизации ситуации, конечно, пока еще рано. Могу сказать, что, по нашим оценкам, компании этих отраслей не являются основными с точки зрения увеличения доли просроченной задолженности. – То есть, у вас нет отраслей, за исключением упомянутых выше, на которых вы поставили временное табу и отказываетесь их кредитовать?
– Естественно, мы определяем для себя ряд отраслей, финансирование которых в настоящее время влечет повышенные риски. Но это не значит, что мы ввели мораторий на финансирование этих компаний. Мы можем предъявлять к ним более высокие требования: еще более тщательно оценивать их финансовое состояние, делать более детальные прогнозы, предъявлять повышенные требования к структуре сделок и уровню обеспеченности. Это логично – к компаниям с более высоким уровнем риска предъявляются более высокие требования. – Судя по всему, далеко не все банки разделяют вашу точку зрения. Пример тому – многочисленные иски против компаний-должников.
– Любая реструктуризация – это продукт непротивления сторон, и нужно находить взаимоприемлемые решения. Сразу определить, что в сложившейся ситуации виноват жадный банк или неуступчивая компания, невозможно. Количество исков, конечно, большое. Но, с другой стороны, если сравнивать этот показатель и объем исков с объемами кредитных портфелей банков, то цифры выйдут не такие уж впечатляющие. В целом ряде случаев, подача исков со стороны банка – не конец истории, а продолжение переговорного процесса. И даже в ходе судебного разбирательства стороны приходят к взаимовыгодному решению.
– Вы упоминали, что доля просрочки по кредитам населению у вас немного превышает долю просрочки по корпоративным кредитам. Какой кредитный продукт оказался наиболее рискованным? Не ипотека? «Райффайзенбанк» активно реализовывал ипотечные программы как раз в последние докризисные месяцы. – Нет. По ипотеке у нас, как и в целом по рынку, доля просроченной задолженности минимальная. Небольшую долю кредитов в портфеле мы реструктуризируем, поскольку наши клиенты могут испытывать временные сложности в связи с потерей работы. Однако перед тем как принять такое решение в каждом конкретном случае мы очень тщательно оцениваем финансовое состояние заемщика. – Из чего можно заключить, что вы вряд ли собираетесь заключать какие-либо соглашения с АРИЖК, к чему обычно прибегают банки с большими ипотечными проблемами? – Позволю себе не согласиться. Если банк работает с АИЖК по программе ипотечного кредитования, это не означает, что у банка есть проблемы с ипотечными кредитами. Мы уже в течение нескольких лет работаем совместно с АИЖК по целому ряду направлений, включая проекты по обеспечению финансирования деятельности агентства, и очень ценим это партнерство. Мы также не исключаем возможность сотрудничества, в том числе и по ипотечным программам. – «Райффайзенбанку» повезло, что он никогда не занимался экспресс-кредитами. Не жалели до кризиса, что такой доходный бизнес оставался не охваченным вами? – Нет. И кризис только доказал правильность выбранной нами стратегии. Риски, сопутствующие экспресс-кредитованию, по нашим оценкам, слишком высоки. К тому же, это иной клиентский сегмент, чем тот, с которым привыкли работать мы.
– Как оценивает деятельность банка материнская структура в лице «Группы «Райффайзен»? Каковы ее планы относительно дальнейшего развития бизнеса российской «дочки»? – Насколько нам известно, оценка положительная. Что касается перспектив работы группы в России, то Raiffeisen всегда рассматривала нашу страну как стратегически важный и один из самых приоритетных рынков в Центральной и Восточной Европе. – По увеличению капитала «Райффайзенбанка» в текущем году есть планы? – У нас на протяжении последних лет каждый год увеличивался уставной капитал. По той простой причине, что увеличивались активы банка. Последнее увеличение капитала на 14,9 млрд руб. произошло в сентябре прошлого года, а решение об этом было принято еще в начале 2008 г. В настоящий момент уровень достаточности капитала банка по российским нормативам составляет порядка 13,5%. То есть мы очень капитализированный банк. Но, если понадобится увеличение капитала, то у меня нет сомнений в том, что материнская структура окажет нам поддержку. – Если бы была возможность, пошли бы за госкредитом? – На сегодняшний день такой необходимости нет. И вы правильно заметили, что сейчас мы не смогли бы этого сделать по формальным причинам. Наблюдательным советом ВЭБа было принято решение, в соответствии с которым такие кредиты могут предоставляться только банкам, где доля, контролируемая российскими акционерами, превышает 50% от общего объема активов. Мы под этот критерий не подходим. – То есть, сейчас в пассивах «Райффайзенбанка» нет государственных средств? – Мы, как и большинство банков, привлекаем финансирование от ЦБ в рамках операций РЕПО, и рассматриваем возможность привлекать деньги под залог кредитов, предоставленных нашим клиентам.
– А какова доля средств физических лиц в ваших пассивах?– На сегодняшний день эти средства составляют порядка 129 млрд руб. или около 25% от суммы всех обязательств банка, 22% – средства компаний. То есть, с точки зрения структуры пассивной базы, мы являемся очень сбалансированным банком. При этом должен отметить, что в последние месяцы наметилась тенденция увеличения доли средств физических лиц за счет притока вкладов, в том числе и в рублях. Вера в рубль укрепилась. – Отсутствие необходимости прибегать к поддержке государства позволит «Райффайзенбанку» сохранить независимую кредитную политику. Как Вы относитесь к предложениям правительства ограничить ставки по кредитам, выданным за счет государственных средств, 3% сверх ставки рефинансирования?
– Нормально отношусь. На мой взгляд, это вполне рыночное предложение, если учесть, что субординированные кредиты предоставлялись сроком на 5 лет, и ставка по ним была на уровне 8%. Лимит на уровне 3% сверх ставки рефинансирования ЦБ – это на день озвучивания предложений составляло 16%, а сейчас составляет 15%. Маржа 7% может покрывать риски финансирования значительной части компаний, даже в современных условиях. Естественно, достаточность маржи определяется многими параметрами, в том числе финансовым положением заемщика и обеспечением по кредиту. – Как складывается ситуация с внешними заимствованиями? Планируется ли их досрочное погашение или, возможно, реструктуризация? И привлечение новых займов?
– Один синдицированный кредит у нас погашается в декабре этого года, второй – в середине следующего года. Ничего досрочно гасить мы не собираемся, никаких планов по реструктуризации долгов не имеем. Что касается привлечения новых займов, это, как я уже сказал, будет зависеть от того, насколько нам будет необходимо дополнительное финансирование с точки зрения ликвидности и рыночных условий. – На фоне кризиса особенно активной стала дискуссия о неизбежной консолидации банковского сектора в России, и о возможных последствиях этого. В свое время «Райффайзенбанк» привлек к себе внимание, купив достаточно известный в России «Импэксбанк». Сейчас вы воздерживаетесь и от новых покупок, и от участия в санационных процессах. Это – принципиальная позиция банка?
– Когда принималось решение о покупке «Импэксбанка», группа Raiffeisen ставила перед собой задачу расширения своего регионального присутствия в России. На сегодняшний день мы представлены в 45 регионах, «Райффайзенбанк» благодаря этому стал банком федерального уровня. Имеющейся базы вполне достаточно для того, чтобы расти дальше. Если появится интересное предложение, мы, конечно, его рассмотрим. Если говорить о процессах консолидации, идущих в системе в целом, то должен сказать – они будут идти, независимо от кризиса, и независимо от ужесточения требований регулятора к нормативам банков. В современных условиях банковские технологии становятся очень дорогими, и это «подхлестывает» процесс консолидации. Мы наблюдали эту тенденцию на протяжении последних десяти лет. Кризис лишь ускорил этот процесс. Но это не означает, что у региональных банков нет будущего. Просто им, как, впрочем, и крупным игрокам придется работать более эффективно. Вообще все банки в сложившейся экономической ситуации проходят своего рода стресс-тест. По его результатам и будут определяться банки, которые останутся на рынке. – Очень хорошо, что мы заговорили о стресс-тестах. Сейчас в правительстве рассматривается возможность проведения стресс-тестирования российских банков по аналогии с тем, которое провела ФРС США. Как Вы относитесь к такой возможности?
– Сложно сказать, поскольку я о таких планах не слышал. Но, если отвлечься от частностей, и посмотреть на вопрос глобально, то можно сказать следующее. Банк России уже в течение нескольких лет проводит стресс-тестирования банковской системы в рамках подготовки ежегодного отчета по развитию банковского сектора. Так что тема, по крайней мере, для регулятора, далеко не новая. Стресс-тестирование – это поиск ответ на вопрос «А что, если?». Это нужно для любого банка, чтобы он понимал, как поступать при том или ином развития экономической ситуации. Соответственно, если стресс-тестирование проводят ЦБ или правительство совместно с банками, то они должны предложить точные параметры стресса и сценарий развития экономики – динамику роста ВВП, показателей безработицы, возможного изменения курса рубля, доли проблемных кредитов и т.д.. И заставить банки ответить на вопросы, что у них с ликвидностью, с достаточностью капитала, что они предпримут, если капитала будет не хватать и т.д. Для понимания это очень хорошо. Если все банки будут при оценке своей деятельности исходить из одного и того же сценария или сценариев – это тоже хорошо. Банкам не мешает время от времени задаваться такими вопросами, независимо от того, есть кризис, или нет.
– Как по-вашему, на какой стадии кризиса сейчас находится Россия? Мы прошли самый острый период, или нас ждет вторая, третья или пятая волна? – Ответить на этот вопрос крайне сложно. Проблема – в определении: что такое кризис, и, соответственно, где его дно. Если дно – это когда перестанет расти безработица и падать ВВП, то, значит, мы его еще не достигли. Но, на мой взгляд, не надо путать кризис и проблемы. Кризис – это когда ты сталкиваешься с чем-то, на что не знаешь, как реагировать, к чему не готов. Если отталкиваться от такого определения, то кризис закончился, потому что регулятор, банки, компании поняли, что происходит, какие возможны сценарии развития событий, как они должны реагировать, чтобы достичь тех или иных результатов. – То есть ваше резюме: кризис закончился, сложности остались? – Да. Но при этом, сталкиваясь со сложностями, мы будем все лучше и лучше понимать, как с ними справляться. – А насколько сильно изменится российский банковский рынок в результате кризиса? Может, какие-то направления бизнеса вообще отомрут? Инвестиционный банкинг, например. – Думаю, с ним ничего не будет, потому что он подразумевает под собой услуги по привлечению компаниями средств. Потребность в таких услугах очень высока, всегда высока, а, значит, сохранится и данное направление банковского бизнеса. А вот оценка привлекательности различных источников финансирования, наверное, изменится. Другое дело – рынок в целом. Думаю, банки в результате кризиса станут более осторожными и при проведении кредитной политики, и в вопросах привлечения рыночных средств. До кризиса не было такого, чтобы все рыночные источники ресурсов, имеющиеся в распоряжении банков, вдруг переставали работать. Теперь и этот сценарий войдет в один из возможных при самостоятельном стресс-тестировании. Теперь придется больше полагаться на средства клиентов. И больше внимания уделять качеству своих услуг. От этого все только выиграют: и банки, и клиенты.
