Александр Петриков специально для «Кашина»

«Говорят, тонущий в последнюю минуту забывает страх, перестает задыхаться. Ему вдруг становится легко, свободно, блаженно. И, теряя сознание, он идет на дно, улыбаясь». Манипуляция, конечно – даже если люди действительно идут на дно, улыбаясь, сама по себе спокойная улыбка не будет значить, что улыбающийся тонет. Но отечественная культура предчувствия и ожидания катаклизмов эту формулу скорее подтверждает – почти всегда невыносимым кажется то, о чем потом придется вспоминать с нежностью, а по-настоящему страшное приходит тогда, когда и в самом деле бояться уже нечего или даже некому. Когда сейчас говорят «Хорошо, что нет России» – наверное, об этом будет интересно вспомнить, когда ее действительно не станет, но уже сейчас забавно, что главный сегодня спикер по апокалиптическим вопросам – это не кликушествующий поэт, а первое государственное лицо, которое (до него себе на этом уровне такого никто не позволял) время от времени сообщает нации, что она попадет в рай после глобальной катастрофы, или что мир, в котором не будет России, никому не нужен и потому заслуживает уничтожения. Эти цитаты Путина – пусть они будут формальным, документальным обоснованием относительной популярности 125-летнего поэта, для которого именно этот возраст (столетия в 1994 году, кажется, вообще никто не заметил, хотя именно тогда вышел и больше не переиздавался лучший и самый полный его трехтомник) оказался возрастом признания.

Шерлокхолмсовское «о поэзии и о политике» несправедливо своим противопоставлением. На самом деле поэзия – это и есть политика, и когда в какой-нибудь стране портреты поэтов печатают на деньгах, это не столько повод восхищаться – мол, бывают же мирные люди, – сколько доказательство прямой зависимости общественного устройства от рифмованных и нерифмованных строк. Если совсем грубо, Гоффман написал «Германия превыше всего» лет за тридцать до того, как Германская империя появилась на карте Европы – не в этом ли, между прочим, причина безжизненности российских гимнов, которые традиционно пишутся в последнюю очередь и в рамках каких-то совсем утилитарных текущих государственных потребностей?