Немецкий генерал Хайнц Гудериан и советский командир бригады Семен Кривошеин, Брест, 1939 год. Фото: wikipedia.org

Немецкий генерал Хайнц Гудериан и советский командир бригады Семен Кривошеин, Брест, 1939 год. Фото: wikipedia.org

Как и большинство советских школьников, сериал «Четыре танкиста и собака» я пересмотрел в детстве не один раз. Но связно смог бы сегодня пересказать только 12-ю серию. Она мне запомнилась из-за одного второстепенного персонажа — уланского ротмистра, освобожденного из немецкого плена вместе с другими польскими офицерами. Его довоенный сослуживец, вахмистр Калита, нынче сражающийся вместе с четырьмя танкистами, уговаривает ротмистра присоединяться к ним. «К этой армии!?» — с непередаваемой интонацией вопрошает тот.

Ротмистр, в итоге, после внутренней борьбы соглашается — и гибнет: казалось бы, проходная эпизодическая роль. Которая вдруг превращает военный водевиль, которым при всех достоинствах является этот сериал, в реальную драму. И дело не в гибели героя, а в том, что тут и ребенку становится ясно, что какая-то недавняя трагедия, через которую приходится переступить ротмистру, мешает всем хорошим людям объединиться в борьбе с плохими. Остальные-то польские офицеры так и уходят восвояси.

Трагедия эта началась 17 сентября 1939 года, когда Красная армия пересекла советско-польскую границу. Освободительный, как его называла советская историография, поход через месяц привел к присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР. Почему это трагедия для тогдашнего поколения поляков, наверное, понятно и без объяснений. А вот почему это стало трагедией для Советского Союза и его правопреемницы, нужно разбираться.

Яркий пример realpolitik

Конечно, ни в СССР, ни в современной России никто en masse сентябрьские события 1939 года трагедией не считает, несмотря на аморальность действий советского руководства — впрочем, и ее приходится еще специально доказывать. Да, к середине сентября поражение Польши было предрешено, полная оккупация ее территории немцами, буде РККА не двинется им навстречу, была лишь вопросом времени. Да, у довоенной Речи Посполитой был вагон и маленькая тележка собственных грехов, и Молотов не совсем уж без оснований назвал ее «уродливым детищем Версаля». Но, как ни крути, 17 сентября СССР нанес удар в спину стране, на сей раз бесспорно сражавшейся на стороне сил добра против сил зла. Это, может, и не всем было понятно в 1939 году (в приказе частям Красной армии на взятие Львова утверждалось, что «обороной города [от немцев!] руководит фашистская организация»), но не после 1945-го же!

Однако, говорят нам адепты бисмарковского понимания realpolitik, есть ситуации, когда моральные соображения отходят на второй план перед практическими вопросами национальной безопасности. И даже многие из тех, кто не разделяет новейшего тезиса о Польше как «главной виновнице Второй мировой», склонны считать, что Сталин был прав, когда в сентябре 1939-го между абстрактной моралью и конкретными стратегическими интересами СССР выбрал интересы. Не он первый, не он последний — мировая история набита похожими примерами, которые никто не спешит записывать в трагедии. Ради полученных выгод можно пережить и испорченные на десятилетия вперед русско-польские отношения, тем более что они и раньше не отличались особой теплотой.

Тут, пожалуй, нечего было бы возразить, если бы в результате «освободительного» похода и присоединения изъятых у Польши земель СССР действительно получил реальные выгоды. Но вот получил ли? Давайте вынесем за скобки вопросы морали и посмотрим на ситуацию с точки зрения исключительно прагматических интересов советского государства: чего больше принесли ему новые земли — пользы или вреда?

В краткосрочной перспективе — несомненно вреда.