Александр Петриков специально для «Кашина»

Борису Николаевичу Ельцину — девяносто лет.

Россия встречает эту, очевидно, славную дату в условиях, как теперь кажется, самого острого политического кризиса за многие годы, причем кризис без видимых и ясных причин был спровоцирован самой властью, зачем-то отравившей и посадившей Навального, а теперь пытающейся перевести общественные отношения в стране в белорусский полицейский формат. В такой обстановке естественным кажется, вспоминая демократические девяностые, вздохнуть и сказать, что время, конечно, было суровое, но уж такого Борис Николаевич себе не позволял. Не цеплялся за власть, терпел оппозицию, уважал свободу прессы — ну, все в курсе. В юбилейный день мы, конечно, много такого услышим.

И правдой это, конечно, не будет, другое дело, что сама по себе правда как сущность в наше время отчасти утратила свое абсолютное значение, и типичный наш современник в зависимости от политических привязанностей привык считать правдой только то, что нравится лично ему. И если кому-то нравится мечта о прошлом как о времени свободы — что ж, пожалуйста, никто и не собирается переубеждать. В конце концов, и тридцать лет назад, когда эпоха Ельцина начиналась, все было примерно так же. Не имея четкой картины мира и собственного образа будущего, первые недовольные постсоветской России ориентировались на прошлое, оппонируя Ельцину с позиций во многом выдуманного вчерашнего дня.

Первый раз они вышли на улицы Москвы 23 февраля 1992 года — был первый постсоветский день советской армии, оппозиция хотела возложить венки к Могиле неизвестного солдата, мэрия, опасаясь толп у стен Кремля, запретила любые митинги в этот день, но потом вроде бы достигли компромисса, разрешив «красно-коричневым» митинговать на нынешней Триумфальной (тогда площади Маяковского), но, — тогда еще все было в новинку, — митингующие, конечно, решили идти к Манежной, был прорыв оцепления, перевернутые милицейские грузовики и беспрецедентно жесткий разгон, который в тогдашней оппозиционной прессе назвали «Кровавым воскресеньем», но название не прижилось — и потому, что та пресса была невлиятельна, и потому, что разгоны митингов очень быстро стали для Москвы обыденностью, а до октября 1993 года оставалось меньше двух лет.

Такую историю несложно запараллелить с нашим временем. Но были ведь и другие. Например, за две недели до той, первой разогнанной демонстрации по Москве ходили колонной лоялисты, требовавшие, между прочим, отставки главы администрации президента Юрия Петрова. Представьте себе сейчас демонстрацию «Единой России» под лозунгом «Долой Вайно». «Демократическая Россия», поддерживавшая Ельцина, в 1992 году митинговала за отставку Петрова — друг Ельцина по обкомовским временам и преемник его во главе Свердловского обкома КПСС после переезда Ельцина в Москву, Петров считался серым кардиналом Кремля, саботирующим демократические и рыночные реформы и манипулирующим Ельциным в интересах затаившейся советской номенклатуры. Помимо Петрова, тогдашняя пресса называла серым кардиналом еще одного свердловского соратника Ельцина — Геннадия Бурбулиса, занимавшего загадочную должность государственного секретаря Российской Федерации. В историю, впрочем, Бурбулис войдет исключительно как человек, официально и торжественно, как будто речь идет о высокопоставленном иностранном госте, принимавший от имени российского государства в Кремле мексиканскую актрису Веронику Кастро, которая сыграла главную роль в популярном сериале «Богатые тоже плачут». В начале 1993 года должностей лишатся и Петров, и Бурбулис, а позиция серого кардинала, манипулирующего Ельциным, станет плавающей, и в каждый конкретный момент тогдашние профессора-соловьи (а они же и изобрели политический термин «окружение Ельцина»; еще было более изящное «коллективный Распутин») были готовы объяснить публике, что страной на самом деле управляет тренер по теннису Шамиль Тарпищев, или охранник Александр Коржаков, или администратор Чубайс, или олигарх Березовский, или журналист Юмашев, или дочка Ельцина Татьяна — и давайте хотя бы сейчас, перебрав все эти имена, обратим внимание, что если фавориты менялись с такой калейдоскопической быстротой, то, наверное, никому из фаворитов в действительности не удалось подчинить Ельцина себе, и вся эта политология про «коллективного Распутина» ничего на самом деле не стоила, Ельцин управлял собой сам вне зависимости от того, кто в тогдашних московских гостиных считался реальным хозяином Кремля. Не надо лишать Ельцина субъектности, его манипулируемость — вероятно, самая удачная черная легенда, которую удалось выдумать современникам.

Зато, очевидно, совершенно правы были те лоялисты девяностых, кто восторженно говорил об удивительном, почти зверином политическом чутье Бориса Ельцина. По-хорошему, человек, сделавший капээсэсовскую карьеру со дна до политбюро, и не мог не обладать таким чутьем, но, кажется, никто из людей, повторявших эту формулу, так и не решился оценить с точки зрения звериного чутья всю политическую биографию Ельцина, хотя она в этом смысле очень непротиворечивая — от Ипатьевского дома до Путина Ельцин всегда делал именно то, что нужно было делать, чтобы двигаться исключительно вперед и вверх, не совершая на этом пути вообще никаких ошибок.

Если главным публичным оппонентом Горбачева в 1988 году (на XIX всесоюзной партийной конференции, ставшей его фактическим бенефисом) Ельцин стал с подачи самого Горбачева, то последующее превращение в бесспорного лидера парламентской оппозиции — это исключительно его заслуга. Межрегиональная депутатская группа, в которую вошел расстрига из политбюро, вся целиком состояла из советских Гавелов и Валенс. Там был великий Сахаров, там были крупнейшие интеллектуалы от Аверинцева до Черниченко, ярчайшие политики от Собчака до Старовойтовой — стать лидером такого состава задача была нетривиальная, но Ельцин справился, и никого даже не смутило, что с монополией КПСС будет бороться ветеран партийной номенклатуры. Дальше — приход к власти в РСФСР, смещение Горбачева с помощью роспуска СССР (поставьте себя на место Ельцина — вы бы решились?), а дальше — восемь лет у власти до действительно добровольной и обусловленной исключительно физиологией передачи власти преемнику, которого сам же и выбрал.

Ни Сахаров, ни Путин, ни Горбачев — никто бы не справился с теми вызовами, с которыми на протяжении восьми лет справлялся Ельцин. Первое настоящее чудо, которое удалось ему совершить — подчинение армии. Недалекий десантник Грачев, командовавший ею в самое тяжелое для страны время, заслуживает права быть высеченным в российской горе Рашмор. В последние советские год-полтора армия, то и дело становившаяся для Горбачева ключевым инструментом решения внутриполитических проблем, была близка к тому, чтобы стать самостоятельным политическим институтом, и будь во главе ее хоть кто-нибудь решительнее горбачевского маршала Язова, назначали бы мы теперь свидания под памятниками советскому Пиночету. Угроза военного переворота оставалась важнейшим политическим фактором до самого крушения СССР. Ельцин и Грачев сумели свести эту угрозу к нулю; жаль, что оба унесли все тайны в могилу, но можно догадаться, что главным секретом была своего рода амнистия, помноженная на приватизацию — вместо строительства новой «демократической» армии Грачев, даже не заставляя советских офицеров переприсягать новому государству, позволил им безраздельно владеть всем, чем они распоряжались по службе, превратив потенциальных карбонариев в мелких и не очень бизнесменов — один торговал оружием, другой недвижимостью, третий секретами, и никто даже не сел. Самый крупный коррупционный скандал в армии — распродажа имущества Западной группы войск (по популярной версии, именно за то, что докопался до каких-то немецких секретов, был убит журналист Холодов) — не повлек за собой никаких репрессий в армии, одиознейший генерал Бурлаков, лично распродававший имущество, дожил до путинских времен и был с почетом похоронен как заслуженный ветеран. Неудивительно, что в 1993 году армия выбрала сторону президента.

Очевидно, вторым если не чудом, то великим изобретением Ельцина, стала оппозиция его величества, созданная им вместо доставшейся по наследству от Горбачева парламентской оппозиции и существующая до сих пор. Сейчас, когда мы наблюдаем сворачивание придуманных в прошлом году партийных проектов типа партии Прилепина или партии «Фаберлик», можно заметить, что даже годы спустя Путин не решается усложнять доставшуюся ему в наследство ельцинскую партийную систему. С ЛДПР было ясно все с самого начала — о связях Жириновского с КГБ убедительные слухи ходили еще тридцать лет назад. Соседа Ельцина по цековскому дому на «Белорусской» Геннадия Зюганова в мурзилочности упрекали гораздо реже, хотя в наше время, когда КПРФ уже совсем не стесняется своей подконтрольности Кремлю, стоит, по крайней мере, допустить, что и тогда партия Зюганова оппонировала Ельцину понарошку. Понарошку — но очень успешно, сыграв ключевую роль в нескольких политических кризисах, когда казалось, что режим вот-вот падет. 1996 год помнят все, но был ведь и 1998-й, когда единовременное обнищание без преувеличения всего народа обернулось не сожженным Кремлем и повешенными олигархами, а всего лишь опереточным правительственным кризисом с попыткой возвращения Черномырдина (Ельцин снял его весной, и, откровенно говоря, трудно поверить, что спустя полгода он всерьез хотел возвращения этого опасного тяжеловеса на вторую позицию в государстве) и полугодовым правительством Примакова-Маслюкова, расчистившим дорогу к власти Путину. Сейчас ясно, что это была гениальная политическая комбинация, и кто же ее придумал? Тот же гений, который в 1993 году превратил парламентскую Россию в сверхпрезидентскую, а в 1996-м устроил непопулярному Ельцину гарантированный второй срок. Не нужно искать теневых российских Макиавелли (людей, которые были бы рядом с Ельциным на протяжении всей его восьмилетки, просто не существует в природе), лучше посмотреть правде в глаза и признать, что тем гением сам Ельцин и был.

Узурпировав власть в едва ли не самой свободной стране мира (свободнее, чем СССР 1991 года — только нынешнее Сомали), Ельцин с нуля создал систему власти и политическую культуру постсоветской России. Лишенный каких бы то ни было комплексов, морали (и, очевидно, веры в Бога), он сумел выстроить отношения государства с обществом так, чтобы окно возможностей для его оппонентов было ограничено с радикальной стороны 1993 годом, а с умеренной — 1996-м, то есть из каждого политического кризиса выходов может быть только два — либо вы делаете вид, что признаете честную победу власти, либо в вас будут стрелять. Самый последовательный и верный ученик Ельцина — претендовавший когда-то на его место Лукашенко, но и Владимир Путин, как мы видим, за все свои двадцать лет ни разу, вот и сейчас тоже, не вышел за пределы придуманной Ельциным системы координат. Омоновцы на улицах Москвы и Петербурга — прямые наследники омоновцев 1992 и 1993 года, гонявших «красно-коричневых» и зачищавших Москву после танковых атак на Белый дом.

Само по себе силовое сословие, ставшее основой социальной базы Путина, возникло и воспиталось задолго до появления Путина-преемника. Ельцин вначале создал «путинский» класс, и только потом поставил над ним Путина. Поворотной точкой, очевидно, была первая чеченская война, создавшая силовика как субъект в нынешнем виде, но и до Чечни среди по-настоящему исторических ельцинских реформ стоит выделить беспрецедентное повышение статуса МВД. Не считая сталинских времен, когда милиция подчинялась лубянскому ведомству (но и в нем была вторым сортом, как пограничники в нынешней ФСБ), глава полицейского ведомства никогда не входил в политическое руководство страны, это не удалось даже Николаю Щелокову, близкому другу Брежнева, реформатору милиции и ее фактическому создателю в окончательном и дожившем до наших времен виде. Только Ельцин догадался снять с полицейщины все прежние ограничения, только при нем милицейская карьера стала престижнее армейской. При нем же появились и новые, невиданные раньше ведомства «в погонах» от МЧС до налоговой полиции, а публикации середины девяностых о тогдашнем верховном силовике Коржакове, назначавшем министров и вмешивавшемся в дела большого бизнеса от нефтянки до медиа, заставляют вспомнить Сечина и прочих бизнес-силовиков нашего времени — при всем почтении к ним, не они придумали этот порядок.

Опыт Ельцина по удержанию власти в самых неблагоприятных условиях — бесценен. Даже в условиях своей абсолютной непопулярности и массовой нищеты, он ни разу не был всерьез близок к потере власти, и за исключением двух недель в октябре 1993-го умудрялся вести себя так, чтобы у людей не было ощущения полицейской диктатуры. К его самым успешным изобретениям стоит отнести вытеснение политической оппозиции за пределы того пространства, в котором царствовал он сам — люди, выходившие на улицы в девяностые, по умолчанию отрицали не столько власть Ельцина, сколько новую российскую государственность как таковую. Никогда не было речи о том, что цель протеста — смена власти при сохранении сложившихся порядков, даже флаги у оппозиционеров девяностых были совсем другие, не бело-сине-красные. Искусственное гражданское противостояние позволило Ельцину превратить миллионы своих оппонентов в субкультуру (а не политическую силу) и царствовать, не обращая внимания на них. Нынешняя, инспирированная Путиным радикализация «несистемной» оппозиции всего лишь воспроизводит ельцинскую технологию. Зрителям «Дождя» предстоит жить с самоощущением читателей газеты «Завтра» девяностых, пока Путин выбирает себе преемника.

Свобода слова, свободные выборы, парламентаризм, демонтаж монополии КПСС, свободный выезд из страны, даже частный бизнес — наследие Горбачева, многими до сих пор приписываемое Ельцину, и понятно почему. Без этого наследия слишком будет бросаться в глаза, что на самом деле оставил нам Ельцин, реальный основатель Российской Федерации и реальный основатель той системы, которую незаслуженно называют путинской.