Товарищ Путин упрощает. Как узнать, что у него в голове

Отечественная политическая традиция с давних пор придает, наверное, даже гипертрофированное значение способности говорить, как это у нас называется, без бумажки. Весь советский и постсоветский опыт свидетельствует о том, что люди на должностях и люди, умеющие говорить – это разные люди, причем ораторские умения скорее идут в минус, потому что ныне живущие россияне помнят и Михаила Горбачева, умевшего произносить многочасовые речи, и других перестроечных ораторов вроде Анатолия Собчака, которые не вызывают в обществе сколько-нибудь заметной массовой ностальгии и в любом случае гораздо менее популярны, чем Брежнев, даже здоровавшийся по шпаргалке, или, если из наших современников, Виктор Черномырдин, чье легендарное косноязычие было бесспорным элементом его положительной харизмы. Но, как всегда бывает, именно то, чего не любят, оказывается самым заветным желанием, и одним из бесспорных стартовых преимуществ Владимира Путина было как раз умение говорить, выгодно контрастировавшее с поздним Ельциным, у которого в этом смысле все было совсем плохо. Традиция больших путинских выступлений – она как раз оттуда, из немоты власти конца девяностых; в фильме «Свидетели Путина» сотрудники его первого предвыборного штаба наперебой поздравляют его с успешно проведенной пресс-конференцией – тогда это было, наверное, совсем чудом – первое лицо может без подготовки и даже вполне эффектно отвечать на какие угодно журналистские вопросы. Умение Путина в первый же год его царствования упаковалось в несколько ежегодных телевизионных форматов – «прямая линия», большая пресс-конференция, послание Федеральному собранию (при Ельцине послание печатали в виде толстой книги, а сам президент выступал с коротенькой пояснительной речью).

Но начало нулевых – времена совсем археологические. Теперь перед нами не молодой президент, который что-то должен доказывать людям, а автократ с восемнадцатилетним стажем, который, вероятно, и не помнит, зачем ему когда-то придумали «прямые линии» и аналогичные ей форматы. Потребность убедить (а в тех же «Свидетелях Путина» Путин 2000 года вслух сожалеет, что у него нет возможности поговорить с каждым из 140 миллионов – он бы их уговорил) сменилась потребностью выговориться, и путинский разговорный жанр с некоторых пор превратился в своеобразный политический институт – такой парламент одного депутата, в спорах которого с самим собой рождается то, что после этого и будет государственной истиной. В каком-то смысле современным россиянам повезло – далеко не в каждом персоналистском государстве подданные имеют возможность так регулярно и подробно узнавать, что у первого лица в голове.