Фигуранты дела организации "Сеть" - во время заседания Приволжского окружного военного суда. Фото: Максим Буданов / Коммерсантъ
Кто такие революционеры, хорошо известно. Тело самого успешного лежит в Мавзолее, вокруг расположены захоронения сподвижников и продолжателей, в каждом российском городе улицы, площади и прочие объекты по-прежнему носят их революционные имена. Коммунистическому режиму культ революции служил для поддержания того постоянного чрезвычайного положения, в котором он находился, воюя с половиной мира, и которое оправдывало и любые меры власти, начиная, конечно, с репрессивных. Памятуя о этом, революцию россияне не одобряют: в революционном прошлом и будущем они видят бедствия и бескормицу, и главный вопрос состоит для них в том, не пропадет ли во время великих потрясений гречка, сохранится ли электро-газо-водоснабжение и будут ли выдавать зарплату. Представители имущих классов размышляют вдобавок и о перспективах встречи с революционным трибуналом, отрядами экспроприаторов и прочими институтами чрезвычайной власти.
Революция — в эстетике
При всем своем непривлекательном характере революции в последние двести лет происходят, и недостатка в революционерах нет. Явление это больше эстетическое, нежели социально-политическое. «Старые» режимы рушатся, когда начинают восприниматься как старые — отжившие, отсталые, безобразные. Европейский концепт счастья с античных времен включает в себя прекрасное в его социальном измерении как причастность к совершенству и совершенствованию, новизне, бескорыстному умножению блага, придающему людям высшую ценность. В эпоху Просвещения это движение к совершенству оформилось в понятие «прогресс», а романтизм создал «гения» — человека, от имени которого говорит «сама история». Не быть причастным к прекрасному как движению «прогресса» и «самой истории» вперед не только не выгодно, но и постыдно, поскольку обличает в человеке или сообществе порок — отсутствие абсолютного начала, проявляющегося в порыве к прекрасному, способности чувствовать и создавать его. Эта эстетическая доминанта просвечивает в любом революционном учении последних двух столетий, в биографии любого революционера и в истории любой революции. И она же меняет оптику. Крепкие и зубастые режимы превращаются в «старые», в плохо пахнущую мертвечину безо всякого повода, ибо происходит это не в уме, а в чувстве, которое фиксирует разрыв между окостеневшей реальностью и видением будущего. Ностальгические всхлипы на тему «Российская империя (французское королевство, Австро-Венгрия, Советский Союз, "старая добрая Англия", "прежде великая Америка"), которую мы потеряли» основаны на анахронизме. Поколения, следующие за теми, которые совершают революции, этого разрыва не чувствуют. В этой установке революция не может быть понята, как не понимают ее и искренние приверженцы «старого» режима.
