Последствия разрушительного наводнения в Испании. Алдайя (Валенсия), 30 октября 2024 года
Gustavo Valiente/XinHua/ Global Look Press
Масштабные природные катастрофы становятся привычными. То засуха в Южной Америке приводит к гибели урожая кофе, то засуха в России — к гибели части урожая зерновых, то к тем же последствиям приводят дожди в Европе. А недавнее наводнение в Валенсии унесло и десятки жизней. Что уж говорить о ставших привычными засухах в Африке, тайфунах в Азии, ураганах в Америке или пожарах в лесах Австралии, Америки и России — и они становятся все чаще и все разрушительнее. Борцы с глобальным потеплением говорят, что это и есть результат роста температур, климатические скептики уверяют, что все дело в массмедиа. Поговорили об этом со специалистом по климату, независимым экологом Василием Яблоковым.
— В последнее время мы часто слышим о всевозможных стихийных бедствиях. И, с одной стороны, есть ощущение, что этих стихийных бедствий стало больше. С другой стороны, есть мнение о том, что на самом деле стихийных бедствий даже меньше, просто в глобальном информационном обществе люди быстрее и чаще узнают о том, что происходит в разных концах света. А что говорит статистика?
— Да, есть такое мнение, что раньше просто меньше проводилось наблюдений. Но если смотреть на последние, условно, 30–40 лет, когда сеть наблюдений была дополнена космическим сегментом, когда появилась более-менее устоявшаяся метеорологическая сеть, то даже за этот период явно наблюдается тренд на увеличение экстремальных погодных явлений. Кроме того, начиная с XIX века метеорологические наблюдения довольно детально велись в крупных городах. Да, были проблемы с метеорологическими наблюдениями где-то, условно, в российской Арктике, но в крупных городах они ведутся давно. И даже по этим данным явно следует, что экстремальных погодных явлений стало больше, есть довольно детальная статистика. По данным Всемирной метеорологической организации, частота и интенсивность явлений увеличились примерно в два-три раза по сравнению с 1980 годами. А если мы говорим про Россию, то по докладам Росгидромета речь идет и о большем увеличении. Плюс в последние десятилетия тоже явно следует, что экономический ущерб от экстремальных погодных явлений с каждым годом становится все больше и больше. Следует отметить, что экстремальные погодные явления не сейчас появились — они были всегда. Просто они были редко. А сейчас они происходят довольно часто, и это не связано с тем, что медиа стали лучше работать. Это связано действительно с тем, что таких явлений стало намного больше.
— Еще говорят, что экстремальные погодные явления связаны не с глобальным потеплением, а с тем, что человек стал интенсивно вмешиваться в жизнь природы: изменять русла рек, строить дамбы, интенсивно строить в сейсмологически опасных районах и так далее. То есть увеличение природных катастроф связано именно с интенсификацией воздействия человека на природу, а не с глобальным потеплением. Так ли это? Есть ли твердая уверенность в том, что эти экстремальные погодные явления связаны именно с глобальным потеплением, а не просто с деятельностью человека?
Все связано со всем, есть такой закон в природе. И, условно, изменение русел рек, деградация лесов, химическое воздействие оказывает не только негативный локальный эффект на природу — все это сопровождается зачастую и выбросами парниковых газов или снижением способности экосистем к их поглощению. Если, например, произошла вырубка лесов, то эта территория тоже становится источником дополнительных парниковых эмиссий. Выбросы токсичных веществ сопровождаются и выбросами парниковых газов. Когда мы говорим про загрязнение воздуха в городах, мы думаем про машины. Но вместе с этими токсичными веществами идут и парниковые газы, это сопутствующие процессы, эти проблемы нельзя разделить. Соответственно, вся эта деятельность ведет к нескольким эффектам — локальным и глобальным.
Безусловно, изменение каких-то локальных характеристик в природе ведет и к изменению циркуляции атмосферы локальной тоже, к изменению, так скажем, микрометеорологических параметров. Но это научно доказанный факт, что увеличение концентрации парниковых газов ведет к глобальному изменению в циркуляции атмосферы. Это работает как увеличительное стекло: все негативные явления становятся еще более негативными. Например, если в каком-то регионе периодически была засуха, то она становится еще более серьезной: период засухи становится длиннее, температура — выше. Если в каком-то регионе наблюдались сильные ливни — их становится еще больше, как мы сейчас видели в Испании, в Германии в начале лета, в Центральной Европе Дунай вышел из берегов. Таких явлений очень много можно привести за последние несколько месяцев.
То есть дополнительные парниковые газы в атмосфере, которые связаны с деятельностью человека, ведут к такой кластеризации экстремальных дней.
Например, осадки, которые должны были выпадать в течение месяца, выпадают за один день — и осадки далее продолжаются, в таком количестве, с которым не может справиться ни русло рек, ни канализация, ничего. И такая же история, условно, с засухами. Если с какой-то природной засухой сельскохозяйственные культуры еще могли как-то протянуть до дождя, то сейчас становится все больше кейсов, когда засуха просто уничтожает урожай. Потом приходят какие-то влажные воздушные массы, но увлажнять нечего.
— Однако по сети ходит график температур за миллионы лет существования человечества, в котором видно, что сейчас самый холодный период на Земле. И скептики говорят: подождите, во времена Древнего Рима и Эллады климат был гораздо теплее. Человечество прекрасно жило и развивалось, даже весьма бурно. А сегодняшние проблемы с климатом — это временно, это нормально для смены тренда. В принципе, смена трендов в любом явлении, начиная от физики и заканчивая экономикой, всегда сопровождается какими-то сильными флуктуациями, ростом волатильности, то есть вверх, вниз. В данном случае то холоднее, то теплее, то потоп, то засуха. Все это пройдет, это глобальный процесс, который мало зависит от человека. Человек только может его немножко ускорить или затормозить. Сам по себе процесс — геологический, он глобален, и, собственно, Земля многие миллионы лет охлаждалась, а теперь начинает, соответственно, снова нагреваться. Насколько, с вашей точки зрения, такой взгляд на проблему верен?
— Во-первых, это неверно. Мы живем не в самый холодный период на Земле — имеется в виду за человеческую историю. Я не говорю сейчас про какие-то предыдущие геологические эпохи, но, условно, в нынешнюю эпоху антропоцена температура повышается. Хотя есть глобальные тренды, вы правы, которые меняются всегда по естественным причинам, это связано с циклами Миланковича, на которые влияют орбита, наклон оси и другие планетарные параметры, которые ведут к тому, что Земля то отдаляется, то приближается к Солнцу. И это является главным фактором глобального изменения климата.
Но то, что мы наблюдаем за последние 100 лет, — это беспрецедентный рост температуры и беспрецедентный рост парниковых газов в атмосфере. И связь температуры с парниковыми газами — это простая химия, давно доказанный эффект, что чем больше парниковых газов, тем выше температура. Собственно, мы можем это увидеть на примере парников и теплиц, которые именно так и работают, — в данном случае парниковым газом является водяной пар. Водяной пар также является парниковым газом, просто он легко выводится из атмосферы в виде осадков. С другими парниковыми газами есть проблемы: диоксид углерода, метан накапливаются в атмосфере, а выводятся оттуда намного медленнее, чем водяной пар. И вот эта дополнительная концентрация на самом деле в масштабах газового состава атмосферы совершенно незначительная, создает дополнительное потепление, которое сейчас, по сравнению с доиндустриальным периодом, составляет 1,2 градуса Цельсия.
И по климатическим моделям, уже довольно реалистичным, мы преодолеем 1,5 градуса в ближайшие пять лет. А 1,5 градуса — это уже довольно серьезный порог средней глобальной температуры, потому что его превышение будет означать еще большее увеличение экстремальных погодных явлений.
Но кроме экстремальных погодных явлений есть и другие последствия глобального изменения климата: это рост уровня океана, это деградация биоразнообразия. Например, сейчас океан на себя принимает большую часть нагрузки по связыванию парниковых газов и поглощению избыточного тепла. Но этого уже недостаточно, а из-за этого поглощения уже сильно меняется экосистема океана, исчезают коралловые рифы — что как раз является прямым следствием закисления воды из-за большого поглощения CO2 и увеличения температуры. Есть и другие последствия для экосистем: например, пожары становятся все более катастрофическими. Потому что, когда установится экстремальная засуха, пожар, который раньше, условно, был бы локализован и остался небольшим пожаром, становится совершенно неуправляемым, катастрофическим — и горит пол-Сибири, условно, или часть Австралии, или Бразилии, иногда это все вместе горит. С этим можно бороться, взяв под контроль полностью любой огонь на территориях в такие дни. Но, как я уже говорил, изменение климата в данном случае еще и метафора с увеличительным стеклом — с ним все экстремальные явления становятся мощнее.
— Вы сказали, что уровень океана повышается. Но если уровень океана повышается, получается, что и водяное зеркало океанов становится больше. Соответственно, оно может тогда больше поглощать углекислого газа и метана? Или я неправа?
— На самом деле к этому вопросу так не подходили, но теоретически — да. Однако это примерно из серии, как некоторые государства находят положительные стороны изменения климата: можно расширять земледелие, надо меньше топить, потому что увеличивается теплый период, и, соответственно, мы меньше загрязняем атмосферу. Но такие позитивные стороны мизерны по сравнению с негативным эффектом. Проблема не в том, что не хватает зеркала океана. Проблема в том, что даже если зеркало океана увеличится еще в разы, у него все равно не будет возможности поглотить столько парниковых газов, сколько сейчас есть в атмосфере. Потому что речь идет не о том, что нам не хватает, условно, еще 1% поверхности океана, чтобы поглотить все парниковые газы из атмосферы. Речь идет о том, что океан поглощает порядка 25% парниковых газов, так что увеличение его зеркала делу не сильно поможет. Зато жизнь большому количеству людей это может очень даже испортить. Потому что речь не про то, что какие-то небольшие части земли исчезнут, — речь про то, что все экстремальные погодные явления, связанные со штормами, будут усиливаться и становиться еще более разрушительными.
— То есть все прибрежные территории начинают страдать от штормов, торнадо и ураганов?
— Да. Нахождение вблизи воды становится смертельно опасным, и особенно это касается густонаселенных районов в тропическом поясе. Если мы этого не наблюдаем, условно, в Балтике — хотя наводнения в Петербурге, инциденты, связанные с Балтикой, тоже учащаются, но это не настолько критично, — в других странах, где на самом деле проблема в том, что у этих стран нет достаточных возможностей для противостояния и адаптации к изменению климата, это очень серьезно. Вообще, изменение климата сильнее проявляется в тех странах, где меньше возможностей для адаптации, и в этом есть глобальная несправедливость: загрязнение происходит в основном в тех странах, где изменение климата меньше проявляется, а более смертоносный эффект наблюдается в тех странах, которые сделали меньший вклад в эту глобальную проблему.
— В России часто говорят: прекрасно, у нас вечная мерзлота растает, у нас будет больше территорий, которые можно будет спокойно осваивать. У нас растают льды в Арктике, и мы сможем пользоваться Северным морским путем круглогодично. Поэтому нам изменение климата только на пользу. С вашей точки зрения, так это или нет?
— На самом деле Россия признает и негативные стороны, хотя иногда в риторике может сложиться впечатление, что только о позитивных и говорят. То есть в официальных документах, в официальных докладах, стратегиях признается роль изменения климата как одного из ведущих негативных факторов, которые будут угрожать и экономическому развитию. И наряду с расширением зон земледелия, конечно, все понимают, что таяние вечной мерзлоты ведет к разрушению инфраструктуры, которая там находится, к разрушению гражданской инфраструктуры, транспортной, инфраструктуры нефтегазового сектора. На самом деле у нас проблемы с тем, что негде пахать, нет. Так что радоваться тому, что у нас будет еще больше земель, включенных в сельскохозяйственный оборот, не стоит — необязательно сажать кукурузу в Арктике. И что касается снижения энергопотребления на отопление — зато придется увеличивать ее расход на охлаждение в других местах. И так уже в крупных мегаполисах пик энергопотребления в жару может превышать возможности энергосистем. Так что негативные моменты настолько превышают положительный эффект, что его, конечно, стоит учитывать, но это разве что для того, чтобы не было так грустно.
— Вы сказали, что те страны, которые вносят меньший вклад в глобальное потепление, при этом больше страдают от него — в том числе потому, что у них меньше возможностей. Но, может быть, нужно сосредоточить усилия именно на том, чтобы помогать адаптироваться тем странам, которые больше страдают от глобального потепления, а не пытаться остановить это глобальное потепление?
— Снижение концентрации парниковых газов является deep adaptation, глубокой адаптацией к изменению климата в долгосрочной перспективе. То есть снижение парниковых газов — это не про сейчас, это про будущее. Это для того, чтобы мы могли жить в будущем, потому что
эффект от снижения CO2 в какой-то степени идет с запозданием. Сейчас мы испытываем негативное влияние изменения климата от парниковых газов, которые не сейчас, не вчера были выброшены, а от тех, которые были выброшены ранее.
Поэтому даже если мы сейчас все производство остановим, изменение климата не остановится моментально…
— Во время пандемии почти все остановилось, а изменение концентрации CO2 было какое-то совсем символическое.
— Да, небольшое локальное снижение выбросов в один год ни на что особенно не повлияло. Поэтому сокращение выбросов является глубокой адаптацией, то есть адаптацией к будущему. И речь, например, во всех стратегических документах идет про 2050 год, про то, что мы должны достичь снижения выбросов за этот период. Это даже не про то, что завтра надо все закрыть, все отключить и выбросов не будет или они останутся в каком-то минимальном количестве. Речь идет про то, чтобы за достаточно короткий промежуток времени перестроить экономику и уйти от зависимости от ископаемого топлива. Решили, что 2050 год — это, в принципе, реалистичная дата, когда выбросы можно довести до нейтрального состояния. То есть оставить такое количество выбросов, которое в состоянии поглотить экосистемы. И такие цели есть у большинства стран.
Даже у России есть такая цель. Она, правда, не к середине века, а к 2060 году, но такая цель звучит — достичь углеродной нейтральности к 2060 году. И, безусловно, адаптация сейчас необходима в первую очередь в странах, у которых нет на это средств. Для этого на международном уровне созданы механизмы, как это все провести. Механизм был создан буквально два года назад, хотя о нем говорили много-много лет. И механизм действует по такой модели, связанной с глобальной справедливостью, что развитые страны, которые исторически ответственны за большое количество выбросов и за ту концентрацию парниковых газов в атмосфере, которая есть, должны стать донорами специально учрежденного фонда, из которого напрямую финансируются проекты по восстановлению инфраструктуры, которая была разрушена от изменения климата, в странах, которые не могут себе этого позволить.
Но проблема в том, что этот фонд очень медленно наполняется. Есть страны, которые выделили достаточно много средств и, в общем, легко на это пошли. Есть страны, которые все пытаются тянуть: а давайте мы еще обсудим пару лет, кто такие пострадавшие страны, кто такие развивающиеся страны, мы не договорились. Хотя, в общем-то, это реально очень много лет обсуждалось. Я был на этих климатических конференциях ООН, где какая-нибудь страна встает в позу и говорит: а мы не понимаем, кто все-таки получатели этих денег? Почему эта страна, а не та? По какому принципу? А как мы к этому принципу пришли? То есть это все, чтобы опять затормозить и не тратить деньги на что-то. По сути, забота о собственных интересах национальных, о собственных избирателях и прочее, но по факту на глобальном уровне ни к чему хорошему это не ведет. И таких плохо работающих механизмов огромное количество. Глобальная кооперация идет довольно плохо, особенно на фоне последних нескольких лет, когда военные конфликты разгорелись, как пожар при изменении климата. И, конечно, это еще больше отводит ресурсов и вообще отодвигает климатическую повестку на какой-то совсем задний план.
— Из ваших слов о том, что даже если все страны сейчас все будут делать правильно и выбросы действительно удастся стабилизировать к 2050 году, экстремальные погодные явления будут продолжать нарастать и по интенсивности, и по частоте, я прихожу к грустному выводу, что расплачиваться за предыдущие годы придется еще очень долго. Может быть такое поведение некоторых стран объясняется тем, что они думают: у нас и так деньги считанные, проблем сиюминутных полно, а тут надо тратиться на будущее, да еще и за других платить.
— Да, это все чаще звучит и даже пробирается в документы — что, мол, нельзя требовать. Конечно, должен быть компромисс, а, с другой стороны, это не должно быть оправданием для бездействия. То есть фраза про то, что, условно, у каждой страны будет свой темп декарбонизации, потому что у всех разные стартовые позиции, имеет под собой основания. Действительно, у кого-то изначально больше денег и более развиты технологии, у кого-то другие стартовые позиции, и требовать одинакового перформанса от всех нельзя. Нужно ориентироваться на экономические интересы так, чтобы вот эти все климатические действия не угробили рост, за которым все гоняются, не угробили здоровье, социальные цели и так далее. Но этим, на самом деле, часто просто прикрываются, говоря: конечно, изменение климата — проблема, но это не единственная проблема, с которой мы сталкиваемся, и почему мы должны все бросить и заниматься этой проблемой? Это, конечно, лукавство, потому что то же изменение климата влияет и на экономику, и на здоровье, и на все на свете. И решение проблем должно идти в комплексе: да, нужен экономический рост, но не за счет климата, не за счет природы, использование природных ресурсов — не единственный источник роста экономики. На всю эту риторику, эти споры уходит бесконечно много времени.
— На самом деле, странная ситуация, когда в Германии возобновляемая энергетика занимает большую долю, чем в той же Африке, где солнца всяко больше.
— Ну, там не только солнце, но и ветер — такой разумный микс. В целом извлечь из возобновляемых источников энергии максимум возможно, этому очень много доказательств. Но противников у этого типа энергии все еще очень много. И приводятся аргументы с энергетической безопасностью и стабильностью систем и так далее…
Солнечная электростанция
www.cop28.com
А для условного министерства энергетики вопрос экологичности энергосистемы — десятый по важности в списке того, какой должна быть энергосистема. И оно не хочет решений, которые экологичны, но добавляют нестабильности. Это очень тяжелый вопрос. Но некоторые страны продвинулись и в этом направлении, потому что изменение климата — это абсолютно интегральная проблема, которая касается всего и в первую очередь той же энергетики. И некоторые страны продвинулись в том, чтобы эту климатическую политику во все сферы внедрить. А некоторые считают, что это все равно отдельная область: пусть министерство экологии этим занимается, а мы будем своей энергетикой сами заниматься, не надо нас сбивать с пути со своими климатом.
— Да, энергетические компании, энергетические ведомства во многих странах относятся к альтернативной энергетике не очень доброжелательно, потому что им сложнее становится, это правда.
— С другой стороны, они же видят рынок, и тут есть хорошие новости, потому что возобновляемая энергетика просто дешевле, если говорить о создании новых энергосистем
— Недавнее решение Великобритании сократить поголовье коров на 50% вызвало большое возмущение. Вплоть до того, что стали говорить: потому-то сливочное масло и дорожает, что коров решили извести под корень за то, что они пукают. А завтра мы будем без молока и без сливочного масла, и вообще — коровы удобряют землю. С вашей точки зрения, насколько, скажем так, адекватны предлагаемые и вводимые меры? Например, с теми же самыми коровами. Они что, действительно настолько вредят климату?
— То, что коровы вредят климату, — это научный факт. Примерно 14,5% выбросов парниковых газов связано с сельскохозяйственным сектором, из них 65% приходится на жизнедеятельность крупного рогатого скота. И проблема в том, чтобы этот рост как минимум сократить, как максимум — найти какие-то адекватные альтернативы. Потому что это касается еды, в конце концов, еда напрямую влияет на здоровье, и тут важно найти баланс. Это то, о чем я говорил: решение проблем изменения климата не должно вести к еще большим проблемам в каких-то других областях, а должно улучшать ситуацию. На самом деле, это тяжелый, конечно, вопрос для дискуссии, потому что он касается уже лично людей, не высокоуровневых энергетических систем и так далее.
— Не все готовы переходить на соевое молоко.
— Да, например, в России это очень тяжелая повестка.
Среди российских чиновников открытых веганов или вегетарианцев нет в принципе. Эта тема на политическом уровне роли не играет. В отличие, например, от той же Европы, где вегетарианство — довольно распространенное явление, и это проявляется на бытовом уровне и среди политиков.
В вопросе о том, как избавиться от эмиссий метана, которые идут от крупного рогатого скота, наука говорит, что это возможно только сокращением стада и замещением на альтернативные протеины или на менее углеродо-интенсивные виды мяса. В принципе, есть и рекомендации по сокращению потребления красного мяса. Но это опять такой вопрос сложный, здесь часто считают — не лезь в мою тарелку. Конечно, такие меры будут крайне непопулярны. Но если говорить про какие-то реальные рекомендации по снижению личного углеродного следа, то изменение рациона питания в сторону более экологически дружественного, оно, конечно, является одной из главных рекомендаций. И тут даже речь не идет об отказе от мяса. Тут речь идет именно о сокращении потребления красного мяса. Потому что мясо птицы, рыба и еще другие виды белков оказывают меньший экологический ущерб.
— Я думаю, что американцам, австралийцам или, например, аргентинцам будет очень сложно, потому что это страны красного мяса, страны стейков.
— Это в какой-то степени культура, конечно. И культурные изменения для того, чтобы мы смогли жить в более стабильном климате, тоже необходимы. Потому что в каких-то странах принято ездить на больших дизельных машинах, но если мы хотим сохранить климат, они должны уйти в прошлое. А люди могут пересесть на большие электрические машины. Хотя с точки зрения ресурсной эффективности, если человек может передвигаться на какой-то небольшой машине или вообще может передвигаться на общественном транспорте, который может стать удобнее и комфортнее, то это будет намного эффективнее. Таких необходимых культурных изменений в потреблении — огромное количество.
Но тут можно привести в пример упаковку. Еще 10 лет назад это был прямо must have, чтобы все было упаковано. Потому что упаковка равна такой мнимой безопасности: если упаковано, значит, чисто, значит, не испортится, и вообще никто руками своими не трогал эти продукты. При этом упаковка — это главный мусор на планете, который потом попадает в реки, в океан, а, разрушаясь, превращается в микропластик, который, как показывают исследования, уже попал и в нашу кровь. И вот потихоньку тренд разворачивается. Уже есть страны, в которых просто запрещена одноразовая пластиковая упаковка на государственном уровне, как бы это ни казалось привлекательно, безопасно и красиво. И этот тренд уже даже в России наблюдается.
Так что изменения происходят и будут происходить — в пищевых привычках в том числе. Это видно по Европе. Не то чтобы там испокон веков было много веганов или вегетарианцев, но сейчас к этическим веганам, вегетарианцам прибавились люди, которые снижают потребление продуктов животного происхождения именно по экологическим причинам, потому что знают, какой экологический след у мяса и молока. Потому что речь, на самом деле, не только даже про метан, а про деградацию биоразнообразия.
Если сейчас подвести краткий итог инициативы Великобритании, то, с одной стороны — да, может быть культурный шок. С другой стороны, это окажет достаточно сильный локальный экологический эффект: на нынешних пастбищах можно будет восстановить биоразнообразие. И сейчас как раз Великобритания очень мощно занимается тем, чтобы вернуть былое биоразнообразие, леса и так далее, которые были уничтожены в процессе промышленной революции и сельскохозяйственного освоения.
Спецалист по климату Василий Яблоков
youtube.com
— Последний вопрос. Сегодня в Баку начинается очередной климатический саммит ООН. Ожидаете ли вы на нем каких-то прорывов, или же нет, и чего бы вы хотели, чтобы было на этом саммите?
— Все строят какие-то свои прогнозы от саммитов, особенно от того, где они проходят. Предыдущие два саммита проходили в Египте и в Объединенных Арабских Эмиратах. И изначально от них не было каких-то больших ожиданий, потому что страны сильно завязаны на использовании ископаемого топлива, на добычу, на экспорт и так далее. Но на самом деле на этих саммитах произошли достаточно серьезные заявления. Если смотреть историю, один из самых значительных саммитов был в Париже в 2015 году, где было принято изумительное Парижское соглашение, все страны все-таки договорились о каких-то общих позициях. Там как раз была зафиксирована история про 1,5 градуса, которые мы скоро превысим, что страны взяли обязательства сделать все возможное, чтобы удержать рост температуры в пределах 1,5 градуса и достичь углеродной нейтральности в середине века. И там же было принято соглашение о финансировании климатической адаптации. В общем, Парижское соглашение остается все еще достаточно актуальным.
Следующий большой прогрессивный саммит был в Глазго. И там в финальном решении впервые прозвучал тезис об ископаемом топливе как одной из главных причин изменения климата, и впервые страны взяли на себя обязательства сократить использование угля — хотя изначально предлагалось внести фразу об отказе от всего ископаемого топлива. И в Дубае, несмотря на то, что это нефтяная держава, это решение было усилено: даже страны, которые выступали против, в конце концов согласились на включение в финальное решение конференции фразы о переходе от ископаемого топлива. То есть первопричина климатического кризиса была зафиксирована, и были названы правильные слова. И плюс, например, на последней конференции были серьезные обязательства вокруг утроения мощности возобновляемой энергетики. То есть каждый год происходят какие-то серьезные подвижки. И для страны, которая принимает, это важно, чтобы именно на их конференции что-то важное произошло. В Египте, например, как раз было принято решение об этом фонде, про который я говорил, Loss and damage, о котором не могли 10 лет договориться. Вот решение было принято в Египте.
Сейчас климатический саммит ООН будет в Азербайджане, впервые в постсоветском регионе. Хотя Азербайджан — это нефтяная страна, есть некая преемственность последних двух конференций и желание, чтобы эта динамика продолжилась, чтобы все принятые решения усилились и в конце концов были приняты какие-то финальные решения по поводу того же фонда, кто, что, кому должен заплатить, чтобы он уже начал работать. Чтобы вот эти фразы про ископаемое топливо были усилены. В конце концов, это уже 29-я конференция, а выбросы глобально сократились только во время ковида, и это не было каким-то целенаправленным действием со стороны стран. А сейчас даже замедления не видно. Поэтому тут надо понимать, что, с одной стороны, много правильных слов будет звучать, а с другой стороны — все еще очень инерционно. И страны продолжают, так сказать, business as usual, если взять глобальную картину. Понятно, что какие-то страны очень прогрессивные, и там уже около 50% возобновляемой энергетики, и леса сохраняют, и все на свете. Но глобально если это все суммировать, то картина довольно безрадостная. И если суммировать все обещания — это только обещания, если даже в каких-то странах подкреплено бюджетом, каким-то планом, — но даже эти обещания ведут к потеплению примерно на 2,7 градуса. То есть никакой стабилизации в середине века не будет. Не то что много обещают и мало делают — даже обещают не много. Сейчас задача — довести до того, чтобы хотя бы обещания соответствовали научно обоснованным мерам. Пока они не соответствуют тем сценариям изменения климата, которые видят ученые.
При этом у нас осталось очень мало времени: изменение климата идет намного быстрее, чем достигается консенсус в этих дискуссиях.
Да, все интенсифицировалось последние годы, но скорость все равно недостаточная, и да, оптимизм тает в какой-то степени.
— Да, у меня в процессе разговора тоже немножечко оптимизм растаял. Сложилось впечатление, что, во-первых, нам жить с увеличением экстремальных погодных явлений и дальше и готовиться надо именно к этому. И более того, надо готовиться к тому, что если меры наконец-то начнут приниматься, а не только разрабатываться, то все равно мы к середине века, а то и к концу века остановить глобальное потепление не сможем. То есть жить нам все равно в новой реальности.
— Да. И здесь краеугольным становится вопрос справедливости. Адаптироваться к меняющемуся климату часть населения сможет. Тут уже проектов миллион — начиная от полетов на другую планету, заканчивая какими-нибудь куполами, городами будущего, подводными поселениями. Это все возможно. Вопрос в том, что это будет доступно, условно, 1% населения…
— Ну, примерно 1% населения сейчас и обладает большей частью глобального богатства.
— То есть часть очень богатых людей или просто богатых людей выживет и сможет как-то продолжать жить в комфортных условиях. Речь сейчас идет про то, что жизнь людей, у которых вообще и сейчас-то она ужасная, станет еще ужаснее. Как бы речь не про богатых, как же им жить при жаре и наводнениях или как же им укрепить свои фундаменты и утеплить или охладить здания. Речь про людей, которые живут, условно, в Африке, в Южной Азии — что им-то делать.
