Человек среди рептилоидов. 90 лет Михаилу Сергеевичу Горбачеву

Девяностолетний Михаил Горбачев — положительный герой модного спектакля с Евгением Мироновым и фильма Виталия Манского, адресат самых подробных поздравлений от многих людей, которых только отнявший свободу Путин научил ценить давшего свободу Горбачева. Еще десять лет назад (стоит посмотреть фильм Леонида Парфенова к 80-летию) нужно было спорить и доказывать, что Горбачев заслуживает благодарности, теперь же доказывать, наконец, нечего, все более-менее бесспорно, и разве что оговорки типа «он сам не знал, что у него получится» и образ человека, больше всего на свете любившего жену, а со страной не справившегося — они тоже, конечно, рано или поздно отвалятся, но сейчас выглядят вполне терпимыми в сравнении с тем, что было принято думать и говорить о Горбачеве десять, двадцать, тем более тридцать лет назад. Сам этот положительный образ Горбачева, ставший общим местом к его 90 годам — огромная его победа, казавшаяся неочевидной еще вчера. Нынешний горбачевский консенсус — да, пока что совсем не общенациональный, но, по крайней мере, в «думающей части» общества, можно считать главной новостью этих лет и важной строчкой в политической биографии Горбачева, потому что уходил он оплеванным, но история рассудила еще при жизни.

Седьмой (а если считать Маленкова — восьмой) советский лидер, первый, кто родился в Советском союзе, первый человек с обычной русской биографией — внук коллективизированных крестьян, подросток на оккупированной территории, школьник-комбайнер в послевоенной деревне, студент и выпускник Московского университета (можно спорить, было ли полноценным юрфаковское образование при Сталине, но в любом случае до Горбачева из первых лиц большевистской партии университетский диплом был только у Ленина, учившегося при этом заочно). Даже если оставить за скобками перестройку, сама карьера Горбачева кажется удивительной как этакая прививка человеческой нормальности организму капээсэсовского чудовища. Брежневы-андроповы-сусловы в сравнении с ним — абсолютные рептилоиды, мандельштамовские полулюди (Суслов — даже буквально успел побыть несколько лет одним из «тонкошеих вождей» в ближайшем окружении Сталина), никогда не жившие обычной человеческой жизнью, и в этом тоже ведь может быть разгадка феномена Горбачева — человек, привыкший ходить по земле ногами, попал в компанию, где все стоят на голове, и с легкостью стал ее лидером, потому что обычный человек среди этих уродов заведомо будет сильнее их, умнее, талантливее.

Годы его карьеры в КПСС — время безусловного вырождения этой милленаристской секты, когда поколение дореволюционных маньяков, бандитов и террористов уже полностью сменилось поколением их молодых прихлебателей, стартовавших в предвоенное десятилетие. Основа брежневского политбюро — молодые полуграмотные провинциальные карьеристы тридцатых, которыми в период террора замещали освободившиеся в результате убийств и посадок должности. Рано постаревшие (это важно иметь в виду — шамкающие маразматики из хроники 70-х годов — плюс-минус ровесники нынешнего Путина) сломленные мужчины, прожившие десятилетия в животном страхе и взаимной ненависти, были лишены всех свойств, присущих их предшественникам — они не хотели уже завоевывать мир, они не хотели воевать с остальным миром, хотя исторической задачей доставшегося им государства, скорее всего, именно война и была, и только она — основы милитаристского государства были заложены еще в двадцатые годы и полностью израсходованы в сороковые. Строго говоря, еще при Сталине, сразу после 2 сентября 1945 года, никакого смысла в существовании СССР не осталось, и если допустить, что советские лидеры отдавали себе в этом отчет, то можно, наверное, объяснить то беспримесное безумие, которое к началу восьмидесятых стало единственным свойством советского государства и его правящей партии, когда эти рептилоиды перешли уже к откровенному саморазрушению — назначение полумертвого Черненко на роль первого лица стоит в том же ряду, что и афганская война, и поворот северных рек, и прочие ключевые решения того периода. 54-летний Горбачев не мог разрушить Советский союз, потому что он уже пришел на руины, и та легкость, с которой он, ставропольский выскочка, сумел подчинить себе всю партийную вертикаль (у Сталина, Хрущева и Брежнева на это уходили многие годы), свидетельствует не только о его бесспорных политических талантах, но и о качестве системы, которая к 1985 году просто уже валялась под ногами — приходи и бери.

Самые необъяснимые с точки зрения нашего времени слухи весны 1985 года — что к 40-летию Победы новый генсек вернет Волгограду имя Сталина и вообще реабилитирует генералиссимуса. Удивляться тут, строго говоря, нечему — к тому времени невыносимость стала всеобщей, было ясно, что вот-вот начнется какое-то движение, но кто мог представить себе его направление? Предперестроечный СССР тихо сползал в ад — при Андропове случилась последняя кампания против «заигрывания с Боженькой», была серия арестов по «экономическим» статьям независимых музыкантов в диапазоне от шансонье Новикова до рокера Романова из группы «Воскресение». При этом посмотрите кино того же времени — штампом уже стали долгие планы церквей в эпизодах, когда подразумевается что-то вечное и доброе, в ленфильмовских детективах пела «Алиса», а «Город золотой» Гребенщикова за три года до «Ассы» звучал в боевике «Чужие здесь не ходят» — общество стремительно десоветизировалось, а власть окончательно сдавалась собственному безумию. При Черненко всерьез обсуждали шестидневную рабочую неделю в целях увеличения бюджета на «борьбу за мир» (то есть на войну) — но весны ждала, ждала природа, и весна наступила.

Среди иконических образов перестройки — обложка «Огонька» с четырьмя поэтами, когда уже стало ясно, что наступил реванш шестидесятников. Но вообще-то даже перестроечный коротичевский «Огонек» начинался с программных интервью Виктора Астафьева и Валентина Распутина, и обложка с Распутиным была незадолго до обложки с поэтами, но опора именно на «левую» (по советской классификации) интеллигенцию была самым естественным политическим поступком, как и позднейшее ее, этой интеллигенции, предательство — большинство прорабов потом перебежит к Ельцину, но историческая их функция будет уже отыграна.

Со времен Ленина советские вожди как люди книги должны были быть мыслителями, и главным мыслителем, конечно, должно было быть первое лицо. Сталин тридцать лет выезжал на своем духовном училище, Хрущев и прочие уже ни на что не претендовали — производство текстов, письменных или устных, превратилось в бессмысленный ритуал. Горбачева не принято оценивать как философа, но хотя бы визионером его можно назвать? Первое программное выступление — прямо над гробом Черненко в день его похорон. В ритуальной фразе о борьбе за мир прорвалось вдруг невероятное — «право жить — главное право человека». Потом он доформулирует ту же мысль до «общечеловеческих ценностей»; современники у телевизоров пропускали это мимо ушей, мало ли какие теперь у них лозунги, но сейчас-то уже понятно, что отказ от классового человеконенавистничества был не только риторической фигурой, и вся горбачевская шестилетка в действительности была посвящена замене рептилоидских ценностей на человеческие. Полуживой, травмированный, деморализованный народ за шесть лет обрел непредставимую в мировых масштабах пассионарность, и, между прочим, то, что этот всплеск не привел к физическому убийству самого Горбачева (а риск хотя бы в 1991 году был ненулевой) хоть и косвенно, но свидетельствует о том, что стихией он, насколько это было возможно, все же управлял, и все бомбы замедленного действия, заложенные большевиками под бывшей империей, ему удалось обезвредить с минимальными потерями.

Первая из этих бомб — четырнадцать национальных государств вокруг обрубка России, созданные задолго до 1991 года и как будто только для того и предназначенные, чтобы не дать потомкам мирно демонтировать советскую систему. Русские стали разделенным народом еще в 1922 году, и деваться от этого в 1991-м было уже некуда — здесь Горбачева даже не упрекнешь в том, что какие-то возможности он упустил, танки в Баку и Вильнюсе тоже часть его политической биографии, и, сыграв в диктатора-централиста, он на практике убедился, что удержать рвущуюся государственную ткань невозможно. Впрочем, финальный удар по единству республик нанесли уже Ельцин с Кравчуком, и Горбачеву не пришлось стать могильщиком большой страны — вместе с нею он стал жертвой. Драма соперничества с Ельциным воспринималась тридцать лет назад как бесспорное поражение Горбачева, но, когда годы спустя в Екатеринбурге построят ельцинский мемориал, окажется, что он будет невозможен без присвоения горбачевского наследия; свободные выборы, свобода слова, выезд из страны, освобождение церкви, да даже президентская форма правления — это все Горбачев, от Ельцина остался только Путин с диктаторской конституцией. Горбачев это видит, он дожил, он застал и, сколько бы он еще ни прожил, оплеванным он уже точно не уйдет.