Кадр из телефильма "Семнадцать мгновений весны"
Многие важные слова, точнее их значения, подвергаются со временем значительным мутациям. Следить за этим процессом всегда интересно и поучительно.
Необычайные приключения таких слов, как «фашизм», а также «фашист, фашисты», волей грозных и мрачных исторических обстоятельств ставших ключевыми и, главное, до конца не осознанными, впечатляют особенно.
Развесистый куст самых разнообразных, не всегда предсказуемых, иногда необычайно далеких друг от друга и совершенно вольных их значений расцвел на необозримых просторах нашего родного языка после войны и благодаря войне.
До войны, впрочем, тоже были «фашисты». И в повседневной речи, и в государственной внешнеполитической риторике, и в сатире, разумеется.
Но до Второй мировой войны фашистами называли именно фашистов, то есть сознательных носителей вполне определенной общественной и политической идеологии и практики.
Важно и существенно, что в те годы фашистами называли более или менее тех же, кто так называл себя и сам.
«Фашисты» в те годы были не более, а, может быть, и менее инфернальны, чем, например, «капиталисты» или «белоэмигранты». Сознательными врагами советской республики были различные недружественные соседи, называемые — в соответствии с классовой интернационалистской доктриной того времени — не «поляки» или «финны», а «белополяки» и «белофинны». Но были, конечно, и «фашисты». Сначала итальянские, потом — немецкие. С фашистами республиканцы и интербригадовцы воевали в Испании.
Интересно, что установившийся в Германии гитлеровский режим официально именовался национал-социалистическим, но в СССР его вольно переименовали в «фашистский». Видимо, считалось, что слово «социалистический» в названии недружественного режима могло ввести в заблуждение советского человека, занятого построением социализма в одной отдельно взятой стране. Я, послевоенный ребенок, узнал такие слова, как «национал-социализм» или «нацисты», уже в 60-е годы. Причем из переводной литературы.
Так было до войны.
Кадр из телефильма «Семнадцать мгновений весны»
В годы войны эти слова налились кровью и постепенно стали обозначать просто смертельного врага, врага всего живого. Слова «немец» и «фашист» стали синонимами и слились в сознании советских людей настолько, что этого заряда хватило на целые десятилетия после войны.
В результате этой страшной войны фашизм — и итальянский, и немецкий — был повергнут. Но само слово, его обозначавшее, сохранилось и обрело новую жизнь.
В моем детстве, например, «фашистами» мы непринужденно обзывали друг друга в ситуации драки или просто ссоры. Примерно то же взяла на вооружение и политическая риторика времен холодной войны.
Вопреки всякому здравому смыслу и исторической правде в «фашисты» стали записывать кого попало, в том числе и тех, кто героически сражался с немецким фашизмом. Например, югославского лидера маршала Тито.
Логика была простой, но железной. Товарищ Сталин победил фашизм. Тот, кто против товарища Сталина, фашист и есть. Какие еще могут быть вопросы.
Кадр из телефильма «Семнадцать мгновений весны»
Используя прочно застрявшую в народном послевоенном сознании формулу «немец = фашист», фашистами запросто назначались политические деятели вновь образованной Федеративной республики, или, говоря проще, Западной Германии.
Фашистом, например, назначался канцлер Аденауэр. Тот самый, который однажды на ехидный вопрос Молотова, как же это они, немцы, допустили до власти такое чудовище, как Гитлера, со всей возможной учтивостью ответил, что немцы, да, допустили, и это, конечно, их страшный позор, но лично он, Аденауэр, в отличие от некоторых, Гитлеру никогда руку не пожимал. Молотов бледно улыбнулся и разговор продолжать не стал.
Сатирики и карикатуристы, конечно же, изо всех сил трудились на ниве этого причудливого и совершенно непонятного западному человеку «антифашизма».
Иконографический прием, с помощью которого карикатуризируемый «фашист» отличался от «не фашиста», был, собственно, всего один, зато надежный и не вызывавший дополнительных вопросов. «Фашиста» просто метили всем до боли знакомым клеймом: на самых разнообразных деталях его одежды — на штанах, пиджаке, шапке, шубе, плаще, портфеле изображалась свастика. Иногда крупная, иногда мелкая. Иногда одна, иногда две-три — для надежности — на шапке, на воротнике, на рукавах. Свастика, которая в моем детстве называлась «фашистский знак».
Кадр из телефильма «Семнадцать мгновений весны»
В послевоенной Европе тоже, конечно, существовала и не угасала тема «фашизма». Но фашизм там пытались распознавать не столько снаружи, сколько внутри собственных стран. И это было важно и насущно как поиск вакцины от подстерегающих повсюду рецидивов смертельной болезни.
В советской и постсоветской риторике — и тогда, и теперь, когда эта тема в связи с событиями последних недель вновь зацвела самым пышным цветом — «фашизм» всегда располагался исключительно по ту сторону государственных границ.
Внутри его быть не могло и не может. Внутри есть только «геополитические интересы» и — на вполне официальном уровне — отказ в праве на существование целым народам и государствам. Разве ж это фашизм? Нет, конечно, вы что! Фашизмом это считается в «так называемом» цивилизованном мире. А настоящий фашизм, чтобы вы знали, — это всего лишь то, что «не наше». Или «не как у нас». Или «не за нас». Куда уж проще.
