Донецк. Фото: Alexander Ermochenko / Reuters

Донецк. Фото: Alexander Ermochenko / Reuters

⤢

Сейчас, когда Донецкой народной республике исполнилось пять лет, ее мифологический или медийный, что в ее случае одно и то же, образ уже намертво связан с российской поддержкой – Россия организовала захваты зданий в Донецке, снабдила захватчиков оружием, научила их сепаратизму, оторвала регион от Украины. Это неправда; пять лет назад весь российский фактор на востоке Украины сводился к информационному нагнетанию неизбежного распада страны и к совсем свежему на тот момент опыту Крыма, который в считанные дни и без особых потрясений превратился в российский федеральный округ. Опыт Крыма и медийная поддержка – да. Все остальное Донбасс сделал сам. Местная пародия на киевский Евромайдан и выборы «народных губернаторов» и «народных мэров» на площадях по севастопольскому образцу не выходили за пределы модной в те дни максимы «услышать голос Донбасса» – местные элиты, тесно связанные со свергнутой киевской властью, нуждались в как можно более весомых аргументах для торга с новыми руководителями страны, и даже захват митингующими здания областного совета и администрации не казался чем-то фатальным – назначенный указом тогдашнего и.о. президента Александра Турчинова губернатор Сергей Тарута руководил областью, сидя на последнем этаже гостиницы «Виктория» в центре мирного украинского Донецка, а территория ДНР была ограничена захваченным зданием администрации и площадью перед ним. Если бы кто-нибудь рассказал тогда или Таруте, или шахтерам, осваивавшимся на этажах областной администрации, или местным активистам вроде Дениса Пушилина, что они присутствуют при рождении реальной государственности, история которой растянется как минимум на пять лет, они бы, вероятно, не поверили. В апреле 2014 года Донецк и область находились в таком же безраздельном владении местных олигархических кланов, как и во времена Януковича, а уличное митинговое обострение выглядело довольно бледно по меркам не только майданного Киева, но и февральских Севастополя и Симферополя. Небольшая толпа под российскими и непривычными еще черно-сине-красными флагами дежурила перед администрацией, а люди Таруты выводили бюджетников митинговать на соседних площадях за единую Украину.

Все дальнейшее украинская историография однозначно трактует как российскую агрессию, у России официальная версия слишком невнятна, чтобы обсуждать ее всерьез. Решение официального Киева о военной операции против «террористов» в ответ на захваченные здания в нескольких городах и единичные человеческие жертвы до сих пор кажется самым спорным шагом властей; если в каком-нибудь районном или даже областном центре кто-то захватывает администрацию или полицейский участок, проблема решается полицейскими методами, а не вводом войск, если же центральная власть, понимая, что дело не только в захваченных зданиях, но и в общем настроении местных жителей, вводит в регион войска, это гражданская война, и никакая внешняя поддержка сепаратистов не оправдывает военную операцию против собственных граждан. Готовность Киева воевать той весной основывалась на том же российском факторе, что и надежды сторонников «русской весны» – медийное нагнетание и эффектный опыт Крыма. Возможно, сюда стоит добавить общеукраинскую постмайданную взвинченность, располагавшую к самым трагическим решениям, одним из которых, бесспорно, был старт АТО, вызвавший к жизни полноценную войну.